Дороти Сэйерс - Загадочная смерть [Strong Poison] (перевод Е.И. Саломатиной)

— Ты не покинешь корабль, Бантер?

— Ни в коем случае, милорд.

— Тогда не пугай меня больше. Мои нервы уже не те. Вот записка. Отнеси ее и постарайся там.

— Очень хорошо, милорд.

— Да, Бантер!

— Милорд?

— По моему лицу и взаправду можно читать? Мне бы этого не хотелось. Если ты заметишь, что мои мысли становятся очевидными, намекни мне, пожалуйста.

— Конечно, милорд.

Бантер выскользнул из комнаты, а Уимзи озабоченно подошел к зеркалу.

«Я ничего не вижу, — сказал он себе, — никаких лилий на щеках, ни слез муки, ни лихорадочного пота. И все же это безнадежно — обмануть Бантера. Ладно. Сначала — дело. Я обложил одну, две, три, четыре норы. Что дальше? Как насчет этого парня, Воэна?»

Когда Уимзи нужно было провести какое-нибудь расследование в богемных кругах, он пользовался помощью мисс Марджори Фелпс. Она зарабатывала на жизнь изготовлением фарфоровых фигурок, поэтому ее всегда можно было найти в собственной или в чьей-либо еще мастерской. А телефонный звонок в десять утра мог застать ее в кухне за приготовлением яичницы на газовой плите. Правда, некоторые события, имевшие место между нею и лордом Питером в период дела о клубе «Белона», несколько смущали Уимзи относительно правильности принятого им решения втянуть ее в свое расследование, но у него было так мало времени для выбора средств, что он решил отбросить все свои джентльменские сомнения. Он набрал номер и с облегчением услышал в ответ:

— Алло!

— Привет, Марджори! Это Питер Уимзи. Как дела?

— О, прекрасно, спасибо. Рада снова слышать твой мелодичный голос. Чем могу быть полезна Высокому Лорду-Расследователю?

— Ты знаешь некоего Воэна, который замешан в таинственном убийстве Филипа Бойза?

— О, Питер! Ты занимаешься этим? Потрясающе! А на чьей ты стороне?

— Защиты.

— Ура!

— Почему такой восторг?

— Ну, это же гораздо интереснее и сложнее, ведь так?

— Боюсь, что так. Кстати, ты знаешь мисс Вейн?

— И да, и нет. Я видела ее с компанией Бойза — Воэна.

— Понравилась?

— Так себе.

— А он понравился? Я имею в виду Бойза.

— Мое сердце не забилось учащенно. В него или влюбляются, или нет. Он не был таким, знаешь, веселым, симпатичным парнем на пару дней.

— О, а что Воэн?

— Прихлебала.

— Да?

— Собачка. «Ничто не должно мешать росту моего друга-гения». Такого типа.

— Да?

— Не говори все время «да?». Ты хочешь встретиться с Воэном?

— Если это не слишком сложно.

— Ну, тогда приезжай вечером на такси, объедем всех по кругу. Где-нибудь мы обязательно на него наткнемся. А еще посетим оппозицию — тех, кто поддерживает Хэрриет Вейн.

— Тех девушек, которые давали показания в суде?

— Да. Тебе, я думаю, понравится Эйлюнид Прайс. Она высмеивает всех, кто носит штаны, но она хороший друг в трудную минуту.

— Я приеду, Марджори. Ты пообедаешь со мной?

— Питер, я была бы в восторге, но не думаю, что у меня получится, — ужасно много работы.

— Ладно. Тогда я подъеду около девяти.

В девять часов вечера Уимзи, сидя в такси рядом с Марджори Фелпс, отправился объезжать студии.

— Я всех обзвонила, — сказала Марджори, — и, думаю, мы найдем его у Кропоткиных. Они за Бойза, большевики, музыканты, напитки у них плохие, но их русский чай вполне сносный. Такси подождет?

— Да, судя по твоим словам, у нас может возникнуть необходимость спасаться бегством.

— Да, хорошо быть богатым. Это в глубине двора, здесь, справа, над мастерской Петровичей. Лучше мне пойти вперед.

Они, спотыкаясь, поднялись по узкой, загроможденной лестнице, на самом верху которой неясные звуки пианино и струн и лязг кухонной утвари свидетельствовали о каком-то увеселительном мероприятии.

Марджори громко постучала в дверь и, не дождавшись ответа, распахнула ее. Уимзи, зайдя вслед за ней, почувствовал, будто его ударили по лицу, только вместо руки была плотная волна жара, звуков, дыма и запахов.

Это была маленькая комната, тускло освещенная единственной лампочкой в фонаре из расписного стекла и до отказа забитая людьми, чьи обтянутые шелком ноги, обнаженные руки и бледные лица возникали из полумрака, подобно призракам.

В воздухе медленно плавали густые слои табачного дыма. Топившаяся углем плита в одном конце комнаты, раскаленная докрасна и распространяющая удушливый запах горелого масла, и газовая плита, стоящая в противоположном углу, наперегонки старались накалить атмосферу до такой степени, чтобы присутствующие начали поджариваться. На плите кипел пузатый чайник, на приставном столике исходил паром огромный самовар; над газовой плитой в чаду маячила расплывчатая фигура и вилкой переворачивала сосиски на сковороде, пока помощник присматривал за чем-то, готовящимся в духовке, — Уимзи, обладавший тонким нюхом, определил это как еще один источник ароматов в сложной атмосфере и правильно распознал в нем селедку. На пианино, которое стояло прямо за дверью, молодой человек с растрепанными рыжими волосами играл нечто в чешско-словацком духе, ему подыгрывала на скрипке исключительно расхлябанная личность непонятного пола в джемпере с норвежским узором. Никто не обернулся, когда они вошли. Марджори пробралась через лежащие и сидящие на полу тела и, найдя в толпе худую молодую женщину, что-то прокричала ей в ухо. Молодая женщина кивнула и помахала Уимзи рукой. Он протиснулся к ним и был очень просто представлен: «Это Питер — это Нина Кропоткина».

— Очень приятно! — прокричала мадам Кропоткина, перекрывая гам. — Садитесь рядом со мной. Ваня принесет вам что-нибудь выпить. Это прекрасно, правда? Этот Станислав просто гений, n’est-ce pas?[8] Пять дней он с утра до вечера ездил на эскалаторе на станции метро «Пикадилли», чтобы впитать в себя все оттенки звуков.

— Колоссально! — прокричал Уимзи.

— Да, вы так думаете? А! Вы можете это оценить! На самом деле эта вещь — для большого оркестра. На пианино — это ничто. Здесь нужны медь, эффекты, барабаны — б-рррррр! — Вот так! Но форму, общий рисунок уловить можно. Ах! Заканчивается! Великолепно! Волшебно!

Ужасный грохот прекратился. Пианист отер лицо и истомленным взглядом обвел аудиторию. Скрипач отложил свой инструмент, встал, и по его ногам стало ясно, что это женщина. Комната моментально наполнилась громким говором. Мадам Кропоткина наклонилась над сидевшими на полу гостями, обняла вспотевшего Станислава и поцеловала его в обе щеки. С плиты была снята сковорода, сопровождаемая фейерверком брызжущего жира, раздался вопль «Ваня!», тут же над Уимзи нависло мертвенно-бледное лицо, низкий гортанный голос пролаял: «Что вы будете пить?» — и в опасной близости от его плеча оказалась тарелка с селедкой.

— Спасибо, — сказал Уимзи, — я только что пообедал, только что пообедал! — отчаянно проревел он.

На выручку к нему пришла Марджори с более решительным отказом и более резким голосом:

— Убери этот ужас, Ваня! Меня от него тошнит. Принеси нам чаю, чаю, чаю!

— Чаю, — как эхо прозвучал голос бледного мужчины, — они хотят чаю! Что вы думаете о музыкальной поэме Станислава? Сильно, современно, да? Бунтарская душа в толпе — столкновение, восстание против духа машин. Она заставляет буржуа подумать, о да!

— Бах, — сказал голос прямо в ухо Уимзи, как только человек, похожий на мертвеца, отошел, — это ничто. Музыка буржуа. Программная музыка. Вам надо послушать «Экстаз по поводу буквы «О» Вриловича. Это чистая вибрация и никаких устаревших шаблонов. Станислав — он очень много о себе думает, но его музыка стара, как мир. Вы чувствуете, что в итоге все диссонансы разрешаются. Просто хитро закамуфлированная гармония, в этом ничего нет, но все от него в восторге, потому что у него рыжие волосы и скелет снаружи.

Говоривший был определенно прав, сам же он походил на бильярдный шар — такой же лысый и круглый.

Уимзи успокаивающе ответил:

— Ну что же еще можно сделать с жалкими, устаревшими инструментами? Диатонический звукоряд, ба! Тринадцать несчастных буржуазных полутонов, фу! Чтобы выразить бесконечную сложность современных чувств, необходима октава из тридцати двух нот.

— Но зачем так держаться за октаву? — спросил круглый мужчина. — До тех пор пока вы не отбросите октаву и связанные с ней сентиментальные ассоциации, вы будете передвигаться в оковах условностей.

— Да, это так! — сказал Уимзи. — Я вообще бы ликвидировал все ноты. В конце концов, они, например, не нужны, коту для его полуночных мелодий, которые и мощны, и выразительны. Любовный голод не считается ни с октавой, ни с интервалом, когда исторгает у жеребца песнь страсти. Только человек, стиснутый отупляющими условностями, — о, привет, Марджори... Извините, в чем дело?

— Иди, поговори с Райлендом Воэном, — сказала Марджори. — Я сообщила ему, что ты — восторженный почитатель книг Филипа Бойза. Ты их читал?